Я был и слаб, и уязвим, дрожал всем существом своим,  Кровоточил своим больным, истерзанным нутром.  И, словно в пошлом пупыри, огромный лоб возник в двери  И озарился изнутри огромным недобром.  Но властно дернулась рука: «Лежать, лицом к стене!»  И вот мне стали мять бока на липком топчане.  А самый главный сел за стол, вздохнул осатанело  И что-то на меня завел, похожее на дело.  Вот в пальцах цепких и худых смешно задергался кадык, Нажали в пах, потом под дых, на печень-бедолагу. Когда давили под ребро, как йокало мое нутро, И кровью харкало перо в невинную бумагу. В полубреду, в полупылу разделся до нага, В углу готовила иглу не старая карга. И от корней волос до пят по телу ужас плелся: «А, вдруг, уколом усыпят, чтоб, сонный, раскололся?» Он, потрудясь над животом, сдавил мне череп, а потом Предплечье мне стянул жгутом и крови ток прервал. Я, было, взвизгнул, но замолк, сухие губы на замок, А он кряхтел, кривился, мок, писал и ликовал. Он в раж вошел, знакомый раж, но я как заору: «Чего строчишь?! А ну покаж секретную муру». Подручный, бывший психопат, вязал мои запястья, Тускнели, выложившись в ряд, орудия пристрастья. Я терт и бит, и нравом крут, могу в разнос, могу в раскрут, Но тут смирят, но тут уймут, я никну и скучаю. Лежу я голый, как сокол, а главный шмыг, да шмыг за стол, Все что-то пишет протокол, хоть я не отвечаю. Нет, надо силы поберечь, а то ослаб, устал. Ведь скоро пятки станут жечь, чтоб я захохотал. Держусь на нерве, на чеку, но чувствую – отвратно, Мне в горло всунули кишку, я выплюнул обратно. Я взят в тиски, я в клещи взят, по мне елозят, егозят, Все вызнать, выведать хотят, все пробует на ощупь. Тут не пройдут и пять минут, как душу вынут и замнут, Всю испоганят, изомнут, ужмут и прополощут. «Дыши, дыши открытым ртом. Да выдохни – умрешь». «У вас тут выдохни, потом на вряд ли и вздохнешь». Во весь свой пересохший рот я скалюсь: «Ну, порядки! Со мною номер не пройдет, товарищи-ребятки». Убрали свет и дали газ, доска какая-то зажглась, И гноем брызнуло из глаз, и булькнула трахея. И он зверел, входил в экстаз, приволокли зачем-то таз, Я видел это как-то раз, фильм «В качестве трофея». Ко мне заходят со спины и делают укол. «Колите, сукины сыны, но дайте протокол!» Я даже на колени встал, я к тазу лбом прижался, Я требовал и угрожал, молил и унижался. Но туже затянули жгут, вон, вижу я, спиртовку жгут, Все рыжую чертовку ждут с волосяным кнутом. Где-где, а тут свое возьмут, а я гадаю, старый шут – Когда же раскаленный прут, сейчас или потом? Шабаш калился и лысел, пот лился горячо! Раздался звон, и ворон сел на белое плечо. И ворон крикнул: «Never more!» - проворен он и прыток. Напоминает прямо в морг выходит зал для пыток. Я слабо подымаю хвост, хотя для них я глуп и прост: «Эй, за пристрастный ваш допрос придется отвечать! Вы, как вас там по именам, вернулись к старым временам, Но протокол допроса нам обязаны давать». И я через плечо кошу на писанину ту: «Я это вам не подпишу, покуда не прочту!» Мне чья-то желтая спина ответила бесстрастно: «А ваша подпись не нужна, нам без нее все ясно». Сестренка милая не трусь, я не смолчу, я не утрусь, От протокола отопрусь при встрече с адвокатом. Я ничего им не сказал, ни на кого не показал, Скажите всем, кого я знал, - я им остался братом! Он молвил, подведя черту, читай, мол, и остынь. Я впился в писанину ту, а там одна латынь. В глазах круги, в мозгу нули, проклятый страх – исчезни. Они ведь просто завели историю болезни.

 Семья — ералаш, а знакомые — нытики,
 
 Смешной карнавал мелюзги, 
 
 От службы, от дружбы, от прелой политики 
 
 Безмерно устали мозги. 
 
 Возьмешь ли книжку — муть и мразь: 
 
 Один кота хоронит, 
 
 Другой слюнит, разводит грязь 
 
 И  сладострастно стонет... 
 
 Петр Великий, Петр Великий! 
 
 Ты один виновней всех: 
 
 Для чего на Север дикий 
 
 Понесло тебя на грех? 
 
 Восемь месяцев зима, вместо фиников — морошка. 
 
 Холод, слизь, дожди и тьма — так и тянет из окошка 
 
 Брякнуть вниз о мостовую одичалой головой... 
 
 Негодую, негодую.. Что же дальше, боже мой?! 
 
 Каждый день по ложке керосина 
 
 Пьем отраву тусклых мелочей... 
 
 Под разврат бессмысленных речей 
 
 Человек тупеет, как скотина... 
 
 Есть парламент, нет? Бог весть, 
 
 Я не знаю. Черти знают. 
 
 Вот тоска — я знаю — есть, 
 
 И бессилье гнева есть... 
 
 Люди ноют, разлагаются, дичают, 
 
 А постылых дней не счесть. 
 
 Где наше — близкое, милое, кровное? 
 
 Где наше — свое, бесконечно любовное? 
 
 Гучковы, Дума, слякоть, тьма, морошка... 
 
 Мой близкий! Вас не тянет из окошка 
 
 Об мостовую брякнуть шалой головой? 
 
 Ведь тянет, правда? 
 
 Саша Черный 1908

На 
стене висели в рамах
Бородатые мужчины,
Все в очечках на цепочках,
По народному в пенсне,
Все они открыли что-то,
Все придумали вакцины,
Так что если я не умер,
Это все по их вине.
    Доктор молвил: "Вы больны",
    И мгновенно отпустило,
    И сердечное светило
    Ухмыльнулось со стены,
    Здесь не камера - палата,
    Здесь не нары, а скамья,
    Не подследственный, ребята,
    А исследуемый я .
И, хотя я весь в недугах,
Мне не страшно почему-то.
Подмахну давай не глядя
Милицейский протокол,
Мне приятель Склифосовский,
Основатель института,
Или вот товарищ Боткин,
Он желтуху изобрел.
    В положении моем
    Лишь чудак права качает,
    Доктор, если осерчает,
    То упрячет в желтый дом,
    Правда, в этом доме сонном
    Нет дурного ничего,
    Хочешь - можешь стать Буденным,
    Хочешь - лошадью его.
Я здоров, даю вам слово,
Только здесь не верят слову,
Вновь взглянул я на портреты
И ехидно прошептал:
"Если б Кащенко, к примеру,
Лег лечиться к Пирогову,
Пирогов бы без причины
Резать Кащенку не стал".
    Доктор мой большой педант,
    Сдержан он и осторожен,
    Да, вы правы, но возможен
    И обратный вариант.
    Вот палата на пять коек,
    Вот доктор входит в дверь.
    Тычет пальцем - параноик,
    И поди его, проверь.
Хорошо, что вас, светила,
Всех повесили на стенку.
Я за вами, дорогие,
Как за каменной стеной,
На Вишневского надеюсь,
Уповаю на Бурденку.
Подтвердят, что не душевно,
А духовно я больной.
    Да, мой мозг прогнил на треть,
    Ну, а вы, здоровы разве?
    Можно вмиг найти болезни,
    Если очень захотеть.
    Доктор, мы здесь с глазу на глаз
    Отвечай же мне, будь скор,
    Или будет мне диагноз,
    Или будет приговор.
Доктор мой и санитары,
И светила все смутились,
Заоконное светило
Закатилось за спиной,
И очечки их, и почки
Даже влагой замутились,
У отца желтухи щечки
Вдруг покрылись желтизной.
   Авторучки острие
   Устремилось на бумагу,
   Доктор действовал во благо,
   Только благо не мое.
   Но лист перо стальное
   Грудь проткнуло, как стилет,
   Мой диагноз - параноик,
   Это значит, пара лет.